Методика Воспоминание… будучи практическиориентированной, оказалась удобным способом диагностики проблемы или круга проблем на начальном этапе не только групповой, но и индивидуальной психотерапии. Она многократно использовалась в конкретных психотерапевтических ситуациях как способ интенсифицировать сбор информации о личностных чертах и проблемах клиента и как метод экспресс-скрининга в группах. Также ее оказалось удобно модифицировать «под задачу».

Так, при работе с подростками с делинквентным поведением продуктивной оказалась модификация «Моя главная неудача» (дипломная работа Е.Яковлевой): подростки, состоящие на учете в детской комнате милиции, задерживавшиеся за хулиганство и т. п., выбирали в качестве «главной неудачи» незначительные и недавно произошедшие случаи, имеющие «серийный» характер и полностью лишенные инициальной семантики ( вчера получил двойку за контрольную, утром поссорился с другом, вчера не попал в кино). В отличие от них, их ровесники без такого рода трудностей в поведении в качестве «неудачи», если вообще признавали ее существование, описывали событие, имеющее инициальный характер, достаточно далеко отнесенное по времени от настоящего момента и повлиявшее и продолжающее влиять на их жизнь. Кроме того, в отличие от «обычных», «трудные» подростки в тексте, написанном от лица антипода, вину за неудачу приписывали не своему герою и не другим конкретным людям, а неким внешним силам, используя безагенсные и, особенно, псевдоагенсные конструкции: билетов не оказалось; всем, типа, по фиг); затем они позволяли своему герою-антиподу физически «наказать» за неудачу не конкретного «виновника», а случайно встретившихся персонажей (тут я вытащил пулемет и всех их положил: и публику, и билетеров, всех. А чего они будут фильм смотреть, а я не буду).

ТМ «Мой главный поступок»

Еще одна модификация «Воспоминания…» оказалась настолько эффективной, что на ней надо остановиться отдельно. Ее формулировка была результатом совместных усилий Т. Д. Шевеленковой, Дж. Г. Литинской и моих и звучала так: «Мой главный поступок». Уже первый, «компактный» вариант этой ТМ дал интересные результаты.

Отсутствие глагола в личной форме в формулировке темы позволяло испытуемым поместить «главный поступок» в прошлое, настоящее или будущее время. В контрольной группе, которой, как обычно, выступили студенты психологи РГГУ (275 человек в возрасте 19 лет – 24 года: методика проводилась в течение 4-х лет среди студентов 2–3 курсов) и преподаватели РГГУ (19 человек в возрасте 38–57 лет). Подавляющее большинство (218 человек, или 74%) расположило «главный поступок» в прошлом, очень небольшая часть (11человек, или 4%) — в будущем (среди них не было преподавателей — людей старшей возрастной группы), еще 49 человек (17%) написали, что «главных поступков» вообще не бывает, поскольку никогда не знаешь, какой пустяк окажет влияние на всю жизнь, а что выглядит таким важным сейчас, а никак ни на что не повлияет. Еще 16 человек (5%) расположили поступок в «перфектном настоящем»: он уже совершен и продолжает совершаться и совершаться (мой главный поступок в том, что я хожу на все лекции, и даже на первую пару, и я так делал начиная с первого курса, и с курса меня ничто не собьет!).

Определения «главного поступка» никто, естественно, не приводил, но имплицитно абсолютное большинство закладывало в него следующее содержание.

Если «главный поступок» существует и совершается по воле персонажа, то он имеет инициальный характер (с тех пор я…, после этого я…), сводящийся всего к трем формулам: я научился, я сумел, я решился.

Он совершается вопреки некоему препятствию, характер которого поддается строгой формальной классификации:

— вопреки воле конкретного человека (хотя папа был категорически против…); вопреки воле неопределенных всех их (все считали меня блаженненьким, но я…);

— вопреки внешним обстоятельствам (хотя было холодно и уже темнело…; у нас в то время совсем не было денег, но я…);

— вопреки «внутренним обстоятельствам» (я очень боялся высоты, но…; Хотя по утрам мне страшно хочется спать, и вообще я ленивый, я…).

Помимо препятствия, существует бенифициант: тот, на благо которому совершается поступок. Классификация бенифициантов полностью симметрично классификации препятствий. Поступок совершается:

— на благо конкретному человеку (бабушка была просто счастлива…);

— на благо неопределенным всем им (всем сразу стало легче, и кто-то даже стал строить планы на вечер, когда мы отсюда выберемся…);

— на благо внешним обстоятельствам (когда-нибудь найду такие слова, которые всех убедят не загрязнять окружающую среду …);

— на благо себе (только сделав это, я понял, как я нуждался в том, чтобы доказать себе…).

Кроме абсолютно облигаторных препятствия и бенифицианта, в текстах встречаются факультативные помощники и зрители, наличие или отсутствие которых много объясняет в картине мира автора текста.

В части текстов, где возможность главного поступка отвергалась, понимание его в приведенной системе параметров все равно сохранялось неизменным (скажем, человек думает, что совершил такой прямо главный поступок, всех осчастливил, а всем не жарко не холодно…).

Есть еще небольшая часть текстов, где принципиально не различается поступок, совершенный по воле героя, и событие, случившееся с героем, который не принимал в нем волевого участия. Обычно в этих текстах главным поступком авторы называют факт своего рождения.

Работы, в которых «главный поступок» был вынесен в будущее время, сильно выделялись на фоне других работ. Во-первых, их было ничтожно мало. Во-вторых, выбор будущего времени всегда совпадал с наличием «коллективного персонажа» все они. Эти все они выступали и в качестве препятствия, и в качестве одного из бенифициантов, и, почти непременно, являли собой толпу восхищенных или возмущенных зрителей. Кроме того, в текстах с будущим временем преобладали безагенсные и псевдоагенсные конструкции.

Предположив, что подобное явление может зависеть от возраста испытуемых, я провела методику с детьми разных возрастов. Результат оказался неожиданным. В группах детей старше десяти лет уверенно преобладают работы, в которых «главный поступок» помещен в прошедшее время, хотя процентное соотношение все же иное, чем среди взрослых (у взрослых поступок в прошедшее вынесли 74% испытуемых, у детей — 63%). Дети 8–10 лет также достаточно часто помещают «главный поступок» в прошлое. Однако процент работ, написанных в будущем времени, еще выше. Но в детских работах выявилось принципиальное качественное отличие: дети свой поступок в будущем времени, как правило, достаточно реалистично связывают с настоящим, а центром сообщения оказываются пути достижения (Я еще в первом классе считала лучше всех, а теперь мне очень нравится решать большие примеры в столбик. Когда я вырасту, мой самый главный поступок будет, что я стану главным бухгалтером в большой фирме, как моя мама; я не люблю делать уроки, а люблю кататься на велосипеде, поступлю в физкультурный и буду лидером в гонках и получу кубок). Присутствие персонажа «они все» в детских работах не имеет такой жесткой связи с выбором будущего времени.

В работах взрослых пути достижения практически не обсуждались. Вместо этого центром сообщения, сопровождающимся напряженным переживанием, оказывались те блага и удовольствия, которые следовали за совершением поступка (моим главным поступком будет получение миллиона, или замуж за олигарха, или написание хорошей книги. Он будет возить меня отдыхать три раза в год, устраивать мне путешествия, покупать…(перечисление покупок занимает почти страницу), меня будут узнавать на улицах и просить автограф, а некоторые будут немного завидовать). После индивидуальных бесед с участниками ТМ, выбравшими для своего «главного поступка» не-будущее время, в качестве возможной интерпретации можно допустить, что большинство взрослых отказываются описывать поступок в будущем, во-первых, по этикетным соображениям (ну что я буду хвастаться тем, что еще не сделал и, может быть, и не смогу!); во-вторых, почти все взрослые прямо или косвенно подтверждали наличие магической составляющей, ограничивающей возможность говорить — нет, скорее, писать! — о будущем (у меня наполеоновские планы, но поговорим, когда они воплотятся, тьфу-тьфу-тьфу!). У детей моложе 10 лет отсутствовали как этикетные, так и магические ограни¬чения.

Взрослые, для которых эти ограничения оказались неактуальными, не производили впечатления вполне благополучных людей, но это не позволяло выдвинуть нам хоть какую-то правдоподобную рабочую гипотезу, поскольку таких взрослых в нашей выборке было ничтожно мало, и, кроме того, многие из тех, кто поместил свой «главный поступок» не в будущее, а в прошлое, также не выглядели особенно уравновешенно. В этот момент сделал свой ход, как это иногда бывает, «партнер нечеловеческой природы — божественный kairos». Двое студентов Института психологии им. Л. С. Выготского РГГУ, В. Степанов и Д. Голиков, заинтересовавшиеся проблемами суицидального поведения, провели в числе прочих тестов ТМ «Мой главный поступок» в кризисном отделении одной из клиник среди пациентов, поступивших туда после не первой суицидальной попытки . Всего (всего-то!) было обследовано 10 человек. 7 из них написали тексты о «главном поступке», которые интуитивно можно было оценить как «совершенно одинаковые»: с одинаковой структурой сюжета, с поступком, помещенным в будущее время и пр. Для иллюстрации мы приведем две цитаты. Вот текст 43-летней пациентки (образование среднее, не работает, 3 попытки суицида в анамнезе): Мой главный поступок еще впереди. Когда-нибудь, когда мое здоровье поправится, у меня получится поступить в медицинский институт и открыть лекарство против рака и СПИДа. За спасение человечества от этих страшных болезней все будут мне благодарны — и мои родные, и незнакомые люди…(и далее следует полторы страницы описания благ, которые автор получит в результате известности).

27-летний молодой человек (образование среднее, работает экспедитором, 3 попытки суицида в анамнезе), откликается: Когда-нибудь мне удастся получить очень высокооплачиваемую работу в каком-нибудь престижном учреждении. Мне будут платить не меньше 7–8 тысяч, потому что будут очень меня ценить. А за особые успехи мне часто будут выписывать премии в размере годового оклада…, (и вновь следует описание выгод и благ от произошедшего, втрое превышающее по объему описание собственно «поступка»).

Я склонна думать, что наиболее логичной интерпретацией будет следующая. Когда человек помещает свой «главный поступок» в будущее, отделенное от настоящего непреодолимой пропастью, он достигает двух важнейших выгод. Во-первых, актуальные события его жизни обесцениваются, превращаются в «всего лишь пролог к настоящей жизни»; он снимает с себя ответственность за настоящее, за совершаемые и уже совершенные поступки, так как впереди Главный Поступок, который искупит и оправдает все. Во-вторых, он практически достигает вечной молодости и бессмертия: старость и смерть лежат в будущем, а оно отделено от настоящего пропастью, недостижимо; вероятность того, что оно наступит, не выше, чем вероятность того, 43-летняя женщина без образования изобретет «лекарство против рака и СПИДа». Собственно, жизнь подтверждает представления этих людей: они неоднократно совершали суицидальные попытки, которые доказывали им, что они бессмертны, — ведь с ними не произошло непоправимого. И ни один из них не назвал попытку суицида своим главным поступком, потому что главный поступок изменяет жизнь, а их жизнь в настоящем гарантирована от всяких изменений, что бы они ни сделали. Изменения — удел будущего, которое никогда не наступит.

ТМ «Мой главный поступок»: развернутая модификация

Эта интерпретация нашла подтверждение в развернутой модификации ТМ «мой главный поступок». Образ «антипода» — другого мы разбили в этой модификации на составляющие. По новой инструкции, после того, как испытуемый написал текст о «главном поступке», ему последовательно предлагалось написать о главном поступке сначала от лица ребенка, затем от лица старика, затем от лица «безумца». Иногда к этому добавлялся еще один пункт — «человека противоположного пола». Легко видеть, что в новой модификации предлагались вариации «другого», расположенного в важных точках жизненного сценария. «Ребенок» задавал начало сценария —экспозицию у одних (в детстве все безмятежно и ничего существенного не происходит; отсутствие инициальных мотивов) и завязку у других (вот тогда-то все и началось; инициальный момент). «Старик» определял конец сценария — мы ожидали, что это будет развязка или эпилог, но на практике мы получали либо эпилог (теперь я с удовлетворением оглядываюсь назад…), либо новую завязку (извините, некогда мне больше болтать о главных поступках, скоро вернется из школы внук, с ним надо много заниматься, а то этот охламон…), либо отказ (прочерк или текст, нарушающий инструкцию, при том, что в остальных пунктах инструкция была соблюдена (он сидел на лавочке и щурился на сол-нышко…). Те участники ТМ, которые от лица я помещали поступок в будущее, всегда отвечали отказом на позицию от лица старика.

Позиции «ребенка» и «старика» задавали базисные смыслы смерти и идентичности (причем избежать ответа в рамках ТМ невозможно: отказ является очень содержательным ответом). Позиции «ребенка» и «сумасшедшего» задавали еще один базисный смысл: свободу. «Ребенок» осуществлял степень свободы по отношению к «я»: ему, поскольку он дитя, позволялось многое, что мне уже нельзя: в полученных текстах авторы позволяли своим «деткам» быть наивными, доверчивым, открыто и шумно выражать свои чувства — как агрессию и протест, так и любовь; «детки» дрались, злились, боялись, пускались в авантюры, а также искали похвалы и наград, ориентировались на чужое мнение, были демонстративны, открыто горевали, принимали чужую помощь и пр. «Сумасшедший» оказывался свободен иначе, чем «ребенок»: если «ребенок» был свободен сделать то, что я хотел бы, но уже не могу, то сумасшедший делал то, что я ни за что не стал бы делать, «покуда я не псих». Добавление позиции «человека противоположного пола» оказалось полезным в ряде случаев, когда проблемой были полоролевая идентификация, семейные отношения и пр. (базовый смысл «одиночество»). Но не станем здесь подробно рассматривать развернутый вариант ТМ «Мой главный поступок», а вместо этого остановимся на сходстве текстов разных людей.

Метод сравнения текстов по параметрам

Чтобы эксплицировать интуитивное ощущение «идентичности текстов», в них был выделен ряд синтаксических и семантических элементов. Значения, стоящие за ними и связанные с проблемами человека, его конфликтами, картиной мира, получили название базовых смыслов, а соответственно, их репрезентации в тексте были определены как параметры текста.

Для описываемой здесь компактной модели были выделены всего 6 параметров (в развернутой модели можно выделить 24 — 29 параметров). 4 параметра соотносятся с временной картиной мира и обозначены соответственно как

(1) «прошлое» (события описаны глаголами в прошедшем времени),

(2) «настоящее» (события описаны глаголами в настоящем времени);

(3) «будущее» (события описаны глаголами в будущем времени);

(4) «вне времени» (описывается некоторая «абсолютная» ситуация, не связанная с конкретным временем: дуб — дерево, смерть неизбежна).

Другие 2 параметра отражают активность, динамичность фигур в картине мира пишущего:

под (5) «семантической активностью» понимается наличие в тексте глаголов действия (пошел, написал — в отличие от «семантически пассивных» являлся, был, вспоминал, мерз);

(6) «синтаксической активностью» — наличие в тексте местоимения Я в именительном падеже.

Легко видеть, что выделенные параметры

— дискретны (то есть не определяются как точка на некоей растянутой континуальной шкале),

— взаимонезависимы (в одном и том же тексте события могут описываться глаголами и прошлого, и будущего времени и т. д.),

— бинарны (значение каждого параметра может быть либо «да», либо «нет»: прошедшее время либо использовано в тексте, либо нет, и т. д.).

У семи пациентов тексты полностью совпали по значениям параметров. Обозначив в скобках номера параметров, а цифрами 1 и 0 соответственно значения «да» и «нет» для каждого параметра, получаем последовательность, характеризующую все 7 текстов:

(1) (2) (3) (4) (5) (6)
0, 0, 1, 1, 0, 0

Это означает, что ни разу ни в одном из этих текстов не было использовано прошедшее время, не встретилось местоимение Я в именительном падеже и т. д. В то же время в контрольной группе (студенты РГГУ) встречались самые разнообразные наборы значений тех же параметров: 1, 1, 1, 0, 1, 0; 1, 0, 1, 0, 1, 0 и другие.

Несложно подсчитать теоретически возможное количество вариантов для такого шестиместного набора бинарных значений: 26 вариантов (2 значения для каждого из 6 параметров). Соответственно, вероятность выбора одного из вариантов будет составлять p=2 6. Тогда вероятность совпадений данного набора значений у семи человек будет составлять p=(2 6)7=2 42, что позволяет уверенно говорить о неслучайности такого совпадения.

Интерпретация полученных результатов может быть следующей:

Неслучайность текстовых совпадений позволяет с определенностью говорить только о том, что между авторами этих текстов существует некоторое фундаментальное сходство. Связано ли это сходство с их склонностью выходить из травмирующей ситуации с помощью суицидальной попытки — вопрос дальнейшего обсуждения. Можно легко допустить, что все семеро входят в более крупную группу людей, объединяемую, например, депрессией, или определенной акцентуацией, или особенностями раннего развития и т. п. Эти допущения могут быть отграничены при последовательном сравнении с контрольными группами людей, которых можно объединить с экспериментальной по ряду предполагаемых признаков, но которые никогда не совершали попыток суицида.

Здесь самое время упомянуть о тех трех текстах, которые не совпали по параметрам ни между собой, ни с описанными семью. При проведении исследования исходно доступа к историям болезни не было — о находящихся в отделении пациентах было сообщено только то, что они не раз совершали суицидальные попытки. После того, как были получены результаты, разделившие пациентов отделения на две группы: 7 человек с однородными текстами и трех, написавших разнородные тексты,— разрешение ознакомиться с историями болезней все же было дано. Оказалось, что «выпавшие» из основной группы тексты были написаны пациентами в постстрессовых состояниях. Суицидальных попыток они не совершали — первичная информация о них была неточна.

Итак, исследование не содержит никаких данных, которые свидетельствовали бы о том, что человек, склонный к суициду или уже совершавший суицидальные попытки, напишет обсуждаемую ТМ с тем набором параметров, о котором говорилось выше. Вероятность этого в принципе не определена в рамках данного подхода: возможно, все 7 авторов «совпадающих» текстов представляют один тип суицидентов, а число типов и их сравнительная встречаемость остаются неизвестными до проведения исследования на представительной выборке суицидентов.

Но с другой стороны, если в рамках методики «Мой главный поступок» будет получен новый текст, в котором набор значений параметров совпадет с указанным выше, вероятность того, что его автор обнаружит суицидальную готовность, очень велика.

Приведенный здесь фрагмент исследования с помощью текстовых методик пациентов кризисного отделения представляет собой всего лишь частный случай, своего рода эвристическую модель целого класса экспериментальных задач «Текст — человек», когда в соответствие человеку из экспериментальной выборки ставятся, с одной стороны, некоторые его в широком смысле психологические характеристики, а с другой — написанный им текст. Поэтому имеет смысл сформулировать проблему в общем виде.

1. Выбор параметров текста не должен быть случайным. Он должен отражать некие действительно базовые смыслы: невозможность принять прошлое и настоящее и предпочтение туманного и неконкретизированного будущего (как в приведенном выше фрагменте), или восприятие себя как пассивной фигуры, которой манипулируют другие люди (местоимение я используется только в косвенных падежах), или ощущение своего «несуществования», выражающееся в полном отсутствии личного местоимения первого лица, или представление о себе только как о части группы, когда используется исключительно местоимение мы, или тайную уверенность в том, что вообще не существуют другие люди (отсутствие в тексте каких бы то ни было персонажей, кроме образа самого автора) и т. д.

2. Значения выделенных параметров должны быть взаимонезависимыми, то есть не связанными между собой на языковом уровне: каждый из них может встречаться в тексте, написанном на стандартном русском языке, отдельно от других значений.

3. Чтобы исключить вероятность случайных совпадений значений, число испытуемых и количество параметров должно удовлетворять следующим условиям: при r испытуемых и m бинарных параметров, выбрав доверительную вероятность p=a, мы обеспечим выполнение неравенства

2 —mr < a,
если mr > — log2 a.

4. В общем случае число значений каждого из параметров может быть не бинарным, а представлять собой выборку Сnk. Однако при n>2, n>k

Сnk >2 и, соответственно, вероятность случайного совпадения

(Сn1k1 * Сn2k2 * * Сnmkm )-1 < 2m.

Таким образом, для решения класса задач «Текст — человек» достаточна небольшая выборка испытуемых (чем больше значений параметров, тем меньше может быть выборка, сводясь в предельном случае к двум человекам).

Описанные здесь совпадения в текстах самых различных людей разумно объяснять тем, что в вербальном творчестве каждого человека отражаются его базовые смыслы. Полный «пакет» базовых смыслов, отображенных на текст, мы назовем отображением экзистенциального ядра личности на текст. Ниже будет показано, что базовые смыслы находят выражение в ряде конкретных синтаксических конструкций, неизменно повторяющихся в его текстах, и системно дублируются семантическими повторами.

Из этого естественно следует, что если у некоторых людей наблюдаются сходные базовые смыслы, то в процессе вербального творчества эти люди должны системно использовать одни и те же конструкции, причем синтаксическая и семантическая специфика текстов таких людей должна отчетливо противопоставлять их текстам людей с другими базовыми смыслами. И если высказанное утверждение верно, то нет ничего удивительного в том, что наблюдается структурное сходство между текстами, написанными в разное время различными людьми разного возраста и пола и с различными судьбами, но с частично совпадающими базовыми смыслами. Иначе говоря, некоторые «необъяснимые» совпадения текстов разных авторов просто обязаны случаться значительно чаще, чем принято ожидать, исходя из прямолинейных вероятностных представлений.

Возвращаясь к предисловию этой части — к эгоцентрической метафоре — можно продолжить рассуждение еще дальше: в конфликте, постоянно выражаемом эгоцентрической метафорой, в страхах, которые обнаруживаются вновь и вновь в «пуговичных играх» в той же степени часто и отчетливо, что и в великих текстах мировой литературы, выявляются одни и те же составляющие — экзистенциальные проблемы смерти, одиночества, свободы и идентичности.