Психолингвистические методы в свете неклассической психологии Л. С. Выготского.

Теоретико-методологической основой данного исследования стали культурно-исторические, системные и общегуманитарные представления об уникальности каждой индивидуальной системы отношений к миру, то есть об экзистенциальной картине мира человека. Эти представления были конкретизированы в виде нескольких принципов: >

1.Принцип культурно-исторического подхода к знаку, значению и понятию.

В соответствии с этим принципом использование понятий специфично для культурно-исторической по своему происхождению высшей психической функции蜉. На ранней стадии, стадии комплексного мышления, в качестве значения слова «мыслятся те же предметы, что и на более продвинутой, но мыслятся иначе, иным способом и с помощью иных интеллектуальных операций»蜉. Благодаря этому, с одной стороны, возможно понимание между ребенком и взрослым, но с другой – это понимание неполное; оно лишь позволяет обмениваться сведениями о «физическом мире». В нашем исследовании мы взяли за основу именно эти представления Выготского, и, отказавшись лишь от идеи «стадиальности», главенствовавшей в науке первой трети ХХ в. и не подтвердившейся в дальнейшем, по крайней мере, в своей «семантической части», рассматривали понятия как конструкты, имеющие одновременно абстрактную, логическую природу, и как «комплексные», «цепные» (по Выготскому), или, другими словами, метафорические и метонимические образования.

2. Принцип системного разграничения объекта и его модели, «карты» и «территории».

Индивидуальная картина мира человека, как и отдельные ее составляющие, представляют собой сложные объекты, характеризующиеся невозможностью непосредственного наблюдения и измерения в «реальности» (на уровне означаемого) и семантической размытостью на уровне терминологизации (или означающего). Вследствие этого наиболее эффективным методом здесь является работа с моделями таких объектов. Требования к модели состоят в том, чтобы она, во-первых, была в определенном смысле проще моделируемого объекта, а во-вторых, в том, чтобы, несмотря на утрату части свойств объекта, она сохраняла те его качества, которые являются предметом изучения. Отсутствие исходного осознавания, что в любом случае неизбежны утраты, часто приводит к созданию нерелевантных моделей, которые оказываются чуть ли не сложнее моделируемого объекта. В нашем исследовании мы осознанно поставили ограничения на использование динамических характеристик и, с целью создания интуитивной определенности, прибегли к метафоре Кожибского-Бейтсона о «карте и территории»蜉, обозначая полученные статические модели蜉 как «карты», а моделируемые объекты как «территории». Но при этом за метафорой всегда стояло строгое определение математической модели как множества М с заданной на нем совокупностью отношений {R1, R2…Ri}.

3. Принцип соблюдения уровней формализации.

Согласно принятым в математических теориях моделей принципам, следует различать уровни формализации. Первый уровень формализации состоит в точном описании на языке, достигающем математического уровня строгости, исходных наблюдаемых объектов. Второй уровень формализации состоит в том, что Теория (в теоретико-множественном понимании имеется в виду множество формул F такое, что с их помощью можно делать высказывания относительно моделей, причем любое из этих высказываний будет либо истинно, либо ложно) выражается на эксплицитно формулируемом языке. В нашем исследовании для этого используется известный логический инструмент «машина с Оракулом». Он позволяет задавать вопросы: «Допустимо ли это значение?». Процесс деятельности Оракула никак не описан, формализованы лишь вопросы, которые разрешается ему задавать, а также допустимые ответы. С помощью этого логического инструмента можно давать точные описания, «формализованные относительно» понятий, не сформулированных точно, отграничив лишь понятия формальные от понятий, заданных с помощью «Оракула». Ю. Шрейдер, сокращенными формулировками蜉 которого мы воспользовались, рассматривает всю систему формализаций В.Проппа в его решениях «Морфологии волшебной сказки»蜉 как последовательное использование логической «машины с Оракулом».

4. Принцип междисциплинарности.

Междисциплинарный характер исследования предполагает адаптацию и взаимное приспособление методов и техник, разработанных в различных, обычно сопредельных областях знания, для выдвижения новых нетривиальных гипотез и для комплексного решения проблем, неразрешимых в традиционных рамках одной дисциплины. В нашем исследовании мы использовали неколичественные методы современной математики и тесно связанные с ними техники и инструменты структурного синтаксического и семантического анализа для формулирования и решения таких традиционных для психологии проблем, как анализ вербальной продукции человека, обнаружение специфики индивидуальной картины мира человека и возможности содержательного контакта, или понимания, обусловленного достаточной доступностью этой картины мира для наблюдателя.

Системные представления об экзистенциальном взгляде на мир и человека начали складываться значительно раньше, чем экзистенциализм получил свое название и был осознан как философское направление. На наш взгляд, у истоков направления стоят два автора: Достоевский, который побуждает своего героя «сделать пробу» и проверить истинность своих логических рассуждений собственной «экзистенцией», то есть узнать, сможет ли он перенести, пере-жить следствия своей теории, и Кьеркегор, который пишет «об участии человека в своей собственной жизни». Их размышления объединяет важнейшее качество: в поле исследования проблемы включен сам исследователь, внутренний мир которого оказывается и инструментом, и логическим центром этого исследования. Под «внутренним миром» здесь понимаются не только мысли, чувства и переживания, но и нечто значительно более глубинное и потому плохо поддающееся вербализации: чувство бытия. Это открытие чувства бытия как нового объекта изучения оказало решающее влияние на философскую и научную мысль ХХ в.: Ницше, Фрейд, Юнг в своем творчестве испытали сильное влияние Достоевского и Кьеркегора. И наконец, в трудах Хайдеггера было дано глубокое и системное описание мира как системы представлений, опыта, переживаний и отношений человека, в этот мир «вброшенного». Фундаментальный хайдеггерианский субъективизм был шагом вперед относительно того научного объективизма, благодаря которому позитивистская наука Нового времени собственно и отделилась от средневековой схоластики, противопоставив себя ей.

Глубина и терапевтическая эффективность экзистенциального подхода неизбежно сопряжена с его принципиальной субъективностью, последовательная реабилитация которой в науке происходила на протяжении всего ХХ в. Методологическое противопоставление «классической» и «неклассической» науки было проведено еще Дюркгеймом, благодаря которому под «классической» наукой начало пониматься такое отношение наблюдателя и объекта наблюдения, когда наблюдение не оказывает регистрируемого воздействия на объект, и поэтому наблюдатель может быть исключен из научного описания. Впервые с этим столкнулись физики при изучении элементарных частиц, а затем, поскольку физические опыты традиционно использовались в качестве неиссякаемого источника продуктивных метафор другими науками, невозможность рассматривать некоторые классы наблюдаемых объектов вне их отношений с наблюдателем была принята как основа в различных областях знания. Экзистенциальный подход в психологии, казалось бы, должен был естественно вписаться в область неклассических научных подходов. Однако этому препятствовало одно важное обстоятельство. В строгих неклассических подходах наблюдатель и наблюдаемый объект имеют различную природу. Физик, наблюдающий элементарные частицы, сам не является элементарной частицей. При экзистенциальном подходе наблюдатель и наблюдаемый объект являются в равной степени людьми, обладая каждый собственной субъективностью, что делает практически недостижимой какую бы то ни было «инструментальность», упираясь в тавтологию: психолог исследует внутренний мир человека, используя в качестве инструмента свой собственный внутренний мир, который он обязан исчерпывающе знать – в противном случае это не инструмент, и который он не может исчерпывающе знать, поскольку у него нет инструмента иного, чем он сам. Одним из способов высвободиться из этой логической петли может быть введение искусственного объекта-посредника между внутренними мирами двух людей, такого, что он будет достаточно сложным, чтобы подходить для гомоморфного отображения различных, а желательно, любых внутренних миров, и достаточно «исчерпаемым», наблюдаемым и дискретным для передачи ему функций инструмента. В принципе такой объект имплицитно уже используется – но почти без осознания его инструментальной функции. Это вербальная продукция, текст в его общесемиотическом понимании. Традиция исследования вербальной сферы очень глубока, однако ограничивается в общем случае двумя моделями. «Психологическая модель» делает центром внимания то, что именно говорит данный конкретный человек, почти не фиксируясь на способах «говорения». В развитой системе «лингвистических моделей», напротив, все внимание уделяется «способам говорения», но отсутствует рефлексия над тем, почему именно этот конкретный человек выбрал из множества способов сказать именно этот. А между тем «психологический» и «лингвистический» взгляды соотносятся друг с другом, как парадигматика и синтагматика (Якобсон, Зализняк). Лингвистический интерес к языку сводится в самом широком смысле к кодификации и инвентаризации всех лингвистических явлений, которые есть или имеют право быть, – то есть к построению парадигмы. Психологический интерес в самом широком смысле, напротив, направлен на селекцию и комбинацию конкретных лингвистических явлений – то есть на построение синтагмы. В настоящем исследовании предпринимается ряд последовательных попыток комплексного и осознанного поиска синтагматических факторов, предопределяющих конкретные выборы и сочетания и лежащих в области психологии, с рекурсивным обращениям к лингвистической парадигме. Это позволило выйти за пределы противопоставления «классического» и «неклассического» взглядов, применив к наблюдаемому и к наблюдателю один и тот же инструмент – порождаемые ими тексты.

В лонгитюдном многофакторном исследовании, продолжавшемся с 1992 года по настоящее время, удалось подтвердить кажущуюся тривиальной гипотезу, что у любого человека реально имеется своя уникальная картина мира.

Доказательство этого положения состояло из трех этапов.

Этап 1 состоял в установлении группового подобия.

Для проверки «группового подобия» были использованы тексты ТМ «Мой главный поступок», написанные двумя группами людей. В качестве маркированной общим свойством, экспериментальной группы, были отобраны 10 пациентов кризисного отделения одной из московских больниц, поступившие туда после не первой попытки суицида (6 женщин и 4 мужчины в возрасте от 35 до 45 лет). Этот выбор отвечал сформулированному выше принципу гипотетической общности картины мира: логично было предположить, что люди, которые в фрустрирующих ситуациях неоднократно прибегали к такому способу их разрешения, как попытка самоубийства, обладают не только рядом сходных личностных характеристик (напр., уровнем агрессии и аутоагрессии), но и объединяющими их неосознаваемыми представлениями о себе, о своем месте среди других людей, о своих возможностях воздействия на этих людей и на свою жизненную ситуацию в целом, наконец, об осмысленности или бессмысленности собственной жизни.

Контрольной группой, не маркированной общим свойством, в этом исследовании стали 30 человек (18 женщин и 12 мужчин), преподавателей РГГУ и студентов Института психологии им. Л. С. Выготского РГГУ.

Для того, чтобы исключить возможные случайные артефакты, к текстам суицидентов и к текстам контрольной группы была применена строгая формализация: комбинаторный метод определения вероятности случайных совпадений длинных кортежей. Этот метод был специально разработан для решения не только задач, поставленных в исследовании, но и ко всему подобному классу задач Человек => Текст.

В ходе предварительной обработки каждому тексту как из экспериментальной, так и из контрольной группы был поставлен в соответствие 15-местный кортеж бинарных переменных из созданного заранее Стандартного списка текстовых параметров, где на каждом из 15-ти мест могло стоять одно и только одно из двух значений: "1" или "0".

Какова вероятность p случайного совпадения нескольких текстов по всем 15 выделенным точкам?

Пусть имеются N параметров и К текстов.

Параметры взаимонезависимы в смысле свободного выбора автора текста: он равновероятно может захотеть говорить о прошлом или о будущем, о чувствах или о действиях. Нет никакого грамматического давления, заставляющего его выбрать один или другой параметр, в отличие, например, от того, как выбирается падеж: соответствующий глагол облигаторно влечет выбор соответствующего падежа.

Но:

Часть параметров не в полной мере взаимонезависима в рамках, заданных способом описания: три группы параметров определены так, что не все их сочетания допустимы, и всего вариантов заполнения мест в кортеже = 3*3*15*2^(N-8).

Соответственно, если они все равновероятны, то вероятность одного из них - (3*3*15*2^(N-8))^(-1).

Теперь, если мы хотим, чтобы совпали все К кортежей, то мы должны первый выбрать как угодно - его вероятность = 1, какой-нибудь непременно выпадет; все остальные кортежи должны быть точно такие же, а так как вероятность ЛЮБОГО = (N)^(-1), то вероятность полного совпадения всех K кортежей по всем N точкам p = (1:3*3*15*2^(N-8))^(К-1).

где p - вероятность случайного совпадения;

N - число бинарных параметров, каждый из которых может принимать значение 1 (присутствует в данном тексте) или 0 (отсутствует в данном тексте).

K- число кортежей, построенных для K текстов и совпавших по всем значениям по каждому из параметров.

В экспериментальной группе полностью совпали семь кортежей, т.е. у 7 человек из 10 написанные ими тексты оказались "подобными", совместившись по 15 точкам.

Какова вероятность артефакта, то есть случайная вероятность такого события ?

Для K = 7 и при N=15, то есть для 7 текстов при выделении 15 бинарных параметров вероятность случайного совпадения p = (1: 3*3*15*2^(15-8))^(7-1) = (1:3*3*15*2^7)^6= 0, 00005787^6,

то есть бесконечно мала.

Заметим, что эта формула в общем виде релевантна для всего класса задач Человек => Текст. Число параметров в зависимости от конкретной задачи может меняться. Однако формула подсчета вероятности случайных совпадений будет оставаться действительной. Следует отметить, что при достаточно большом числе бинарных параметров N (как, например, в рассматриваемом случае), даже для K=2 (то есть всего для двух совпавших текстов) вероятность случайного совпадения достаточно низкая: (1:135*2^7)^1 = 0, 00005787.

Результаты экспериментальной проверки группового гомоморфизма читаются следующим образом:

Во всех семи текстах группы из семи человек, предпринявших неоднократные суицидальные попытки,

нет описания действий, совершаемых свободно, по собственной воле;

нет описания действий и событий, признанных бесповоротно свершившимися, неотменимыми и неизменяемыми,

нет также причинной связи между уже бывшим, происходящим сейчас и будущим;

нет описания фигур живых людей, кроме фигуры-субститута автора текста;

фигура-субститут автора текста окружена безликой и обобщенной «толпой», предметом внимания и забот которой она и является.

В экспериментальной группе полностью совпали семь кортежей, т.е. у 7 человек из 10 написанные ими тексты оказались «подобными», совместившись по 15 точкам. Вероятность p случайного совпадения семи кортежей, как было показано выше, представляет собой число, где первые 10 знаков после запятой представлены нулями.

В контрольной группе не встретилось ни одного случая полного совпадений кортежей. Из особенностей текстов контрольной группы важными оказались следующие: ни один из 30 кортежей, кодировавших 30 текстов контрольной группы, не совпал ни с одним другим ее кортежем по всем 15 точкам стандартного списка. Кроме того, в сравнении с 7 совпавшими кортежами были выявлены следующие существенные различия.

Во всех 30 кортежах контрольной группы (+3 не совпавших с остальными кортежа из экспериментальной группы) «нормой» было использовать прошедшее время, не использовать будущее, и не использовать в одном тексте весь арсенал теоретически допустимых текстовых параметров.

Сравнения между экспериментальной и контрольной группами подтвердили неслучайность формальных совпадений текста, их психологическую содержательность, а также интерпретируемость текстовых параметров, которые были выделены в качестве критериев сравнения текстов.

Тем не менее эксперимент не демонстрирует никаких фактов, которые свидетельствовали бы о том, что человек, склонный к суициду или уже совершавший суицидальные попытки, напишет обсуждаемую ТМ с тем набором параметров, о котором говорилось выше. Вероятность этого в принципе не определена в рамках данного подхода.

Таким образом, гомоморфизм «кортеж переменных => пересекающееся множество фрагментов картин мира группы людей» (групповые соответствия) был успешно установлен, поскольку удалось выявить, что

а) множество всех исследованных текстов после сравнения по 15 параметрам разделилось на два подмножества;

b) одно подмножество, состоящее из текстов, написанных не-суицидентами, не обнаружило полных и регулярных совпадений по всей цепочке выделенных параметров;

с) второе подмножество, состоящее из текстов суицидентов, обнаружило полное и регулярное совпадение по всей цепочке параметров;

одновременно с этим

d) люди, написавшие тексты первого подмножества (контрольная группа), были подобраны относительно случайным образом и не проявляли общих для всей группы поведенчески выраженных, иррациональных и потому не полностью осознаваемых представлений;

e) люди, написавшие тексты второго подмножества (экспериментальная группа), были подобраны неслучайным образом и проявляли общие для всей группы поведенчески выраженные, иррациональные и потому не полностью осознаваемые представления;

f) три человека из экспериментальной группы, написавшие тексты, не совпавшие по всей цепочке параметров ни между собой, ни между остальными текстами экспериментальной группы, не проявляли также общих для всей группы поведенчески выраженных, иррациональных и потому не полностью осознаваемых представлений, поскольку были, как обнаружилось впоследствии, отнесены к экспериментальной группе ошибочно (они никогда не прибегали к попытке суицида).

g) возможность случайных совпадений цепочек параметров была экспериментально исключена.

Следует подчеркнуть, что доказательство группового соответствия никак не указывает на всеобщность. Иными словами, совсем не любая группа людей, объединенных общими поведенческими реакциями, напишет тексты, совпадающие по ряду текстовых параметров. Ожидать возможных совпадений можно там, где наблюдается общность экзистенциальных представлений. Так, исследованную группу суицидентов объединяли такие экзистенциальные смыслы, как глубокое и не до конца отрефлексированное отчаяние, бесконечное одиночество в мире, в котором не существует любви и понимания и где даже предельный эгоцентризм не является выходом и защитой, поскольку в отсутствие другого под вопросом оказывается реальность собственного Я. Вполне вероятно, что если бы в экспериментальной группе встретились люди, совершившие попытку суицида, не окрашенного демонстративностью (тайные самоубийства, замаскированные под соматическую болезнь или несчастный случай, совершаемые на благо близких, не так редки, но обычно оказываются завершенными), то их тексты не совпали бы по параметрам с исследованными.

Результаты первой части эксперимента подтвердили выдвинутую гипотезу в ее первой части, однако оставили без ответа ряд вопросов:

1. Отображаются ли на текст не только групповые, но и индивидуальные особенности человека?

2. Существуют ли в принципе обычные тексты? Ведь за пределами формализации осталось такое очевидное и наблюдаемое понятие, как «часто/редко». В неформализованном виде тексты экспериментальной группы обнаруживают исключительно редкое, бедное и однообразное использование внутренних предикатов, формы прошедшего и настоящего времени встречаются в них также очень редко, и напротив, все повествование построено почти исключительно на формах будущего времени. Однако комбинаторный метод, разработанный специально для решения задач класса "Человек=>текст", не дает возможности использовать эти наблюдения, а для анализа с помощью макростатистических методов наличествующего объема наблюдений недостаточно. Кроме того, статистические подходы в принципе не позволяют использовать полученные с их помощью данные как диагностикум, который можно применить к единичному случаю.

3. Наконец, сама схема эксперимента содержит изначально заложенную в нее опасность артефакта: все 7 испытуемых экспериментальной группы, написавшие единообразные тексты, имеют ряд существенных особенностей, помимо неоднократных попыток суицида в анамнезе, которые объединяют их между собой и отличают от авторов текстов контрольной группы. Это общность ситуации: недавно пережитый тяжелый стресс, последующая срочная госпитализация, ряд неприятных медицинских процедур и пребывание в клинике на момент проведения эксперимента.

Для ответа на поставленные вопросы, а также для исключения фактора «общности ситуации» была проведена вторая, квазиэкспериментальная, часть исследования. В ней тексты ТМ были заменены большими массивами произвольных текстов.

На Этапе 2 был установлен гомоморфизм «Кортеж переменных => фрагменты картины мира индивида» (индивидуальные соответствия).

Теперь исследовалась возможность установить гомоморфизм между некоторой частью кортежей текстовых переменных для различных по структуре, стилистике и коммуникативному предназначению текстов, и одним и тем же автором, породившим эти тексты в разное время и в различных обстоятельствах.

Следовало подтвердить или опровергнуть, что не только групповые, но и индивидуальные выборы значений переменных системны и что система выборов сопряжена с психической реальностью индивида.

В случае успешного установления гомоморфизма между цепочкой совпадающих значений переменных и общей определяемой частью неопределенного набора событий внутреннего мира индивида можно было полагать выдвинутую гипотезу доказанной в той степени, в какой удалось исключить возможность случайных совпадений в пересечении множеств переменных.

Проверка этой части гипотезы была проведена посредством квазиэксперимента. В качестве квазиэкспериментальных групп были выбраны 4 давно умерших и поэтому недоступных для непосредственного диалога человека: Чехов, Достоевский, Гоголь и Набоков. Материалом послужили все опубликованные тексты этих четырех авторов. Их полное исследование открывало возможность рассмотреть в лонгитюде множество текстов одного человека: ранних, зрелых, поздних, различающихся по стилю, по коммуникативной направленности и функции, порожденных в самых разнообразных жизненных ситуациях и психических состояниях их автора. Подобный охват, невыполнимый при работе с короткими текстами ТМ, должен был определить, существуют ли постоянно присущие человеку кортежи текстовых параметров, кодирующие элементы его экзистенциальной картины мира, и если да, то изменяются ли основные коды его текстов в зависимости от возраста, жизненной ситуации, функциональной направленности высказывания, или же они остаются неизменными и постоянными на протяжении жизни человека. Кроме того, это объемное исследование могло дать ответ и на второй вопрос: существуют ли некоторые обычные, «нормальные» сочетания параметров и, соответственно, отклонения от них, или эмпиричесие наблюдения за текстами ТМ, описываемые критерием «часто/редко» не имели под собой реальной почвы.

Контрольной группой в квазиэксперименте стал «псевдоавтор», представленный текстами 50 реальных русских авторов 19-20 в.в. Таким образом, за каждым из массивов текстов экспериментальной группы стоял реальный человек с предположительно присущей ему и только ему экзистенциальной картиной мира; за контрольным набором текстов скрывалась не личность, а конструкт-«псевдоавтор», заведомо не имеющий уникальной единой экзистенциальной картины мира.

Благодаря этому планируемые результаты должны были различаться следующим образом.

Каждый из четырех человек экспериментальной группы в случае подтверждения гипотезы должен был быть представлен текстами, имеющими уникальный набор частотностей текстовых параметров.

Тексты «псевдоавтора» контрольной группы должны были принципиально отличаться некоторыми частотностями.

Процедура квазиэксперимента состояла в том, что из массива текстов каждого автора и из псевдотекста «псевдоавтора» были взяты 50 проб. Каждая из проб представляла собой связный 100-словный фрагмент текста, извлеченный из массива. Фрагменты извлекались не случайным образом, а по схеме: от ранних произведений к поздним, включая дневники, письма и рецензии. При извлечении фрагментов соблюдался принцип постоянства длины шага: фрагменты выбирались механически на приблизительно равном (по количеству страниц) расстоянии друг от друга. Интуитивно пробы, взятые из текстов четырех авторов, различались достаточно легко. Три эксперта, хорошо знакомые с литературой 19 в., которым были предъявлены карточки с «пробами» без обозначения авторов фрагментов, почти безошибочно соотнесли их с соответствующими писателями. Средняя ошибка экспертов составила около 20% (соответственно 36, 40 и 41 ошибочных соотнесений на 200 «проб»), причем все ошибки были связаны с попарными неразличениями фрагментов из Набокова/Чехова и из Гоголя/Достоевского. Таким образом, можно было предполагать попарное подобие текстов (собственно, это предположение, еще до опроса экспертов, и явилось эвристической предпосылкой выбора именно этих авторов).

Гомоморфизм «кортеж переменных => уникальное множество фрагментов картин мира одного человека» (индивидуальные соответствия) был успешно установлен, поскольку удалось выявить, что

а) множество всех исследованных текстов каждого из авторов (4 реальных человека + псевдоавтор) после установления подобия по параметрам разделилось на 5 подмножеств;

b) каждое из четырех первых подмножеств (тексты четырех реальных авторов) обнаружили уникальные для каждого 16-местные кортежи, состоящие из числовых значений параметров;

с) числовые значения каждого из 16 параметров, определившиеся по первому десятку 100-словных проб, взятых случайным образом из множества текстов каждого из авторов, совпали с точностью 3-5% с соответствующими числовыми значениями для второго, третьего, четвертого и пятого десятков 100-словных проб, взятых случайным образом из множества текстов того же автора, то есть кортежи по каждому из реальных авторов обнаружили свою регулярность и повторяемость;

d) это свидетельствует о том, что индивидуальная картина мира каждого из четырех реальных авторов существует, отображается на любой их текст и остается неизменной, по крайней мере в некоторых своих аспектах, на протяжении всей жизни;

е) отображения индивидуальной картины мира на текст могут интуитивно считываться экспертами; именно благодаря этому эксперты достаточно успешно атрибуировали фрагменты текста их авторам; однако по этой же причине они допускали характерные ошибки в атрибуировании, попарно смешивая фрагменты текстов тех авторов (Чехова и Набокова – Гоголя и Достоевского), чьи кортежи численных значений параметров имели ряд пересечений.

f) обнаружились границы «нормальных» числовых значений параметров и их соотношений.

g) пятое подмножество, состоящее из текстов псевдоавтора, обнаружило средние числовые значения, не выходящие за пределы нормальных, но не дало совпадений по всему кортежу параметров;

h) Кортежи по пробам из текстов псевдоавтора не имели важнейшего качества кортежей по пробам реальных авторов: регулярности и повторяемости;

i) это свидетельствует о том, что не любые вообще тексты дают пересечения по кортежам текстовых параметров и что за отсутствием регулярных пересечений стоит отсутствие уникальной индивидуальной картины мира;

j) обнаружились диагностические критерии, позволяющие различать тексты, принадлежащие конкретному человеку с уникальной индивидуальной картиной мира, и тексты, принадлежащие группе людей, за которыми не стоит уникальной картины мира: в последних обнаруживается мозаичность благодаря механически объединенным фрагментам картин мира разных людей.

k) возможность случайных совпадений цепочек параметров была экспериментально исключена.

Таким образом, результаты квазиэксперимента можно уверенно расценивать как подтверждение второй части гипотезы: индивидуальная картина мира человека-автора текста существует и отображается на его тексты набором текстовых параметров. Каждый из четырех реально существующих людей, породивших массив текстов, представлен своим уникальным набором числовых значений параметров. Равновеликий массив текстов, за которым не стоит уникальной отдельной личности со своей единственной в своем роде картиной мира, отличается от массива текстов реальных людей с их индивидуальными картинами мира отсутствием повторяемости числовых представлений параметров и отсутствием предпочитаемых и избегаемых элементов.

На Этапе 3 был произведен сопоставительный анализ результатов первого и второго этапов.

После получения частных результатов по первой и второй частям экспериментальной проверки гипотезы открылась возможность для содержательного прочтения индивидуальных наборов числовых представлений параметров.

Полученные результаты по четырем авторам, равно как и результаты по людям, совершившим неоднократные попытки суицида, выявили связные, структурированные фрагменты индивидуальных картин мира, которые теперь стало возможно корректно сравнить между собой.

Некоторый фрагмент картины мира, который объединяет экспериментальную группу и который удалось реконструировать на основе повторяющихся числовых значений текстовых параметров и их соотношений, может быть представлен в виде связного содержательного описания.

Фрагмент уникальной картины мира, общий для исследованной группы суицидентов, таков:

Я-объект окружен миром, в котором ослаблены причинно-следственные связи: прошлое обесценено и почти не влияет на настоящее, которое, в свою очередь, не определяет собой будущее;

большинство событий происходит по воле случая, стечения обстоятельств и не зависит от волевого воздействия человека; поэтому активность, совершение «поступков» не имеет смысла в такой степени, что можно их не учитывать и не описывать;

мир других людей пуст, в нем можно разглядеть только бледные и весьма обобщенные образы размытой толпы других, у которых нет ни чувств, ни внутренних мотивов; но почти так же мало чувств и мотивов во внутреннем пространстве самого Я-объекта;

пребывая в этом лишенном тепла и смысла мире, он находится в состоянии предельного одиночества и тревоги, единственная защита от которых – это собственное бессмертие, поскольку наступление «будущего», в котором предстоит насладиться плодами сбывшихся надежд, но и неизбежно умереть, связано с рядом невыполнимых и последовательно невыполняемых условий (похудеть, получить образование, перестать пить).

Жизненная стратегия в таком мире может быть сведена к формуле: пока не случилось хорошего, плохого тоже не произойдет.

Литература.

Брунер Дж. Психология познания. За пределами непосредственной информации. М., 1977

Бурбаки Н. Основания математики. Логика. Теория множеств // Очерки по истории математики / И. Г. Башмакова (перевод с французского). — М: Издательство иностранной литературы, 1963. — С. 37. — 292 с. — (Элементы математики).

Выготский Л.С. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т. 1. Вопросы теории и истории психологии. М.: Педагогика, 1982

Новикова-Грунд М. В. Уникальная картина мира индивида и её отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток. М.: Левъ, 2014. 188с.

Тиллих, Пауль. Мужество быть. — М.: Модерн, 2011. — 240 с.

Шрейдер Ю. А. Равенство. Сходство. Порядок. М.: Наука. - 1971.

Korzybski A. Science and Sanity: An Introduction to Non-Aristotelian Systems and General Semantics. (Preface by Robert P. Pula.) — Institute of General Semantics, 1994. Hardcover, 5th edition.